На главную

На страницу "Литературная беседка"

 

О юморе Тургенева

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

     1 (13) июня 1860 года, находясь на лечении в Германии (местечко Соден, неподалеку от Франкфурта – на Майне), Иван Сергеевич Тургенев отправил большое письмо

 Афанасию  Афанасьевичу Фету, своему хорошему знакомому и товарищу по многочисленным совместным охотам.

Наряду с новостями о житье-бытье на целебных водах Содена Тургенев, видимо, продолжая разговор, начатый Фетом, коснулся характеристики своего брата Николая: «… я

 думаю, что вообще Ваше воззрение на моего брата справедливо, однако Вы не могли оценить одну его сторону, которую он выказывает только между своими – и то, когда ничем

 не стеснен – а именно юмор. Да, этот русский француз большой юморист – верьте моему слову – я от него хохотал (и не я один) до колики в боку…».

Так получилось (в силу стечения различных обстоятельств), что за последнее время, собирая материалы о хозяйственной деятельности Тургенева, я обратился к его огромному

 эпистолярному наследию. И чем большее количество писем я прочитывал, тем сильнее было мое изумление: перед моими глазами представал такой писатель, о котором я

 даже не подозревал.

 

        Многие годы, я (да и все остальные его читатели – почитатели, наверняка, тоже) считал Ивана Сергеевича серьезным автором, умело и тонко отразившим в своих романах и

 повестях российскую действительность 40-80-х годов 19 века. А между тем мы все, по-моему, «не могли оценить одну его сторону» (цитирую названное выше письмо): Иван

 Сергеевич обладал, как и брат, замечательнейшим чувством юмора (видно, оно было их семейным достоянием).

Сразу подчеркну, что я не литературовед и не собираюсь глубоко вникать в особенности этого юмора. Я рассуждаю как читатель, увидевший в многочисленных письмах

 Тургенева звездные россыпи смеха, на которые я откликался то улыбкой, то усмешкой, а то и какими-то более сложными эмоциями.

Некоторые высказывания писателя чрезвычайно афористичны, другие – более длинны и носят характер целого рассказа (особенно это видно в письмах молодого Тургенева,

 учившегося в Германии), но всем им присуща тонкая ирония, необидная для адресата и направленная на то, чтобы вызвать у него положительные эмоции даже в трудную

 минуту.

        Я выбрал из писем свыше 50 таких моментов, которые посчитал наиболее отражающими уровень замечательного тургеневского юмора. Каждой из цитат я только дал

 название,  чтобы читатель смог сориентироваться.  В остальном же пусть писатель Тургенев сам говорит за себя, а читатель насладится его юмором так же, как им насладился в полной мере я.

            

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

 

О жизни

        Жизненного бремени не облегчить – и каждому самому удобнее знать, как ему возиться с этим чурбаном. Иной его кладет на голову, другой на спину – а третий просто

 волочит по земле. И все «то благо, что добро».

 

О жизни – болезни

        В сущности, так как жизнь – болезнь, - все, что мы называем философией, наукой, моралью, художеством, поэзией etс. еtс – ничто иное,  как успокаивающее  лекарство.

О здоровье

        Поверьте, мне, здоровье – хорошая вещь, лучше свежепросольных огурчиков. А что свежепросольные огурчики так хороши, это и в  семинарии не бывавшему известно.

 

О мехлюдии, подагре и Бисмарке

        Итак, вы находитесь в мехлюдии, в мехлюдии, навеянной пребыванием в деревне, общим строем жизни на святой Руси и т.д. Эта мехлюдия еще ничего. А вот та мехлюдия, которую

 навевает  пять месяцев продолжающаяся мучительная подагра, вот та – мое почтение! Вы опять станете упрекать меня в малодушии, в себялюбии, как перед холерой, но я бы посмотрел,

 что бы Вы  сказали, когда (впрочем, я надеюсь, что с Вами ничего подобного не случится), когда у Вас одно колено будет, как у всех людей, так (И.С. нарисовал здоровое, ровное колено), а

 другое  будет этак (И.С. здесь нарисовал искривленное, скрюченное и распухшее колено), да к тому целые ночи почти зубовного скрежета и невозможность ходить и т.д., и т.д. Тут даже о

 Бисмарке  забудешь – и горе эльзасцев покажется вам совершенной чепухой.

 

      О смерти

        С каждым днем в моей жизни все ощутимее запах тления. Смерть – тонкий гурман, она любит поедать людей как фазанов, с острым  душком.

 

О следе в истории

        Едва ли он оставит след о себе. Я Вам скажу, почему я так думаю. Следы оставляют только энтузиасты – или сухие дельцы: а он ни то, ни другое.

 

О времени

        Время приняло слабительное – и неудержимо стремится – не хочу сказать куда.

                                                                                                   

О терпении

        Терпи – может быть, удастся; а не удастся – ну, так, по крайней мере, научишься терпенью.

О рабстве

        Самое упорное и неотряхаемое рабство – есть рабство бессознательное.

 

О браках

        Вы знаете, браки бывают неофициальные: эта форма даже иногда является более ядовитой, чем общепринятая. Вопрос этот мне – точно хорошо известен и изучен мною основательно.

 

О коньках

        А что Вам не нравится слово «литератор» - это Ваш конек, а жизнь научила меня обходиться с чужими коньками почтительно.

 

О волнах и пене

        Самые огромные волны моря расшибаются о берег мелкою и часто нечистой пеной; - плохо было бы тому, кто бы вздумал судить об их силе по этой пене, пачкающей ноги.

 

Об умении помочь себе

        Я очень хорошо понимаю, что терять деньги, получать дерзостные письма – и находиться в толкотне недоразумений, притязаний и т.д. – весьма неприятно. В таких случаях отлично

помогает  индийская философия: «Погрузись в себя – и произнося таинственное слово: Ом! – не позволяй себе никакой другой мысли!». Средство хорошее.

 

О письмах и собаках

        И ты, Фет, уныло воскликнул я вчера в отделении почты во Франкфурте – когда на мой вопрос: есть ли письма на имя Тургенева – раздался ответ – нет – я был уверен, что Вы мне

 напишите, хотя бы для того, чтобы прислать мне рекомендательное письмо к собаке… т.е. я хочу сказать, к тому человеку в Дармштадте, который может мне доставить хорошую собаку.

 Пожалуйста, не теряйте времени. Но Вы мне не об одной собаке напишите. Напишите о себе, о Вашей жене, о Борисове, о Толстых, обо всем Мценском уезде.

 

Об охоте

        Я только что вернулся с охотничьей экспедиции, совершенной нами вместе с Фетом, - экспедиции, которая, кроме ряда самых неприятно-комических несчастий и неудач, не

 представила ничего замечательного. Я потерял собаку, зашиб себе ногу, ночью в Карачевском трактире чуть не умер – одним словом, чепуха вышла несуразная, как говорит Фет.

 

Об охотнике и ружье

        Вкладывай только тогда патрон, когда хочешь стрелять – не выстреливши, вынимай его тотчас.

 

Об отсутствии денег

        Любезнейший, … не могу Вас ничем утешить. Эпидемия безденежья свирепствует во всех знакомых карманах – всякий вздыхает и ждет присылки.

 

О том, что не надо трогать

        Ответ, сделанный тобою на критику…, совершенно логичен и неотразим; и все-таки ты бы лучше сделал, не напечатав его. Ты знаешь известную поговорку: «Не тронь…, оно не воняет».

 Отвечает…, значит, оправдывается…, значит, не прав - неизбежный силлогизм, который складывается в таких случаях в головах публики. Но, коли ты себя этим потешишь, беда не велика».

 

Об авторе и зрителе

        Автор никогда не знает – в то время, как он показывает свои китайские тени – горит ли, погасла ли свечка в его фонаре. Сам-то он видит свои фигуры – а другим, быть может,

 представляется одна черная стена.

 

Еще раз об авторе и зрителях

Автор, ты знаешь, судья плохой – особенно на первых порах. Он видит не только то, что сделал – но даже то, что хотел сделать; а публика – может быть – ничего не видит.

 

О своем таланте

        Поверьте: когда я говорю, что «охладел к своему делу», я не жантильничаю и не хандрю; я просто сознаю факт. Я готов допустить, что талант, отпущенный мне природой, не умалился;

 но мне нечего с ним делать… Голос остался – да петь нечего. След., лучше замолчать. А петь нечего – потому что я живу вне России, а не жить вне России я по обстоятельствам – всесильным

 – не могу…

Об умении писать и умении молчать

        Нашему брату, ветерану накануне полной отставки, уже трудно измениться: что у нас вышло плохо, того уже не исправишь; что удастся – того не повторишь. Нам остается одно, о чем

 должно думать – уметь замолчать вовремя.

 

О прощании с домом в Баден-Бадене

Здешний дом, - в котором я жил и который я продал по милости дяди – теперь продан окончательно – с 1 ноября. Баденская жизнь моя – тю – тю!

 

 

О дочери Полине и стране Франции

        Я хочу пояснить Вам, почему именно между моей дочерью и мною мало общего: она не любит ни музыки, ни поэзии, ни природы – ни собак, - а я только это и люблю. С этой точки

 зрения мне и тяжело жить во Франции – где поэзия мелка и мизерна, природа положительно некрасива, музыка сбивается на водевиль или каламбур – а охота отвратительна. Собственно для

 моей дочери это все очень хорошо – и она заменяет недостающее ей другими, более положительными и полезными качествами; но для меня она – между нами – тот же Инсаров. Я ее

 уважаю, а  этого мало.

О прибытии к дочери в Клуа

        Дорогая Полинетта,  Уведомляю тебя, что в понедельник в 3 часа 40 я прибываю в Клуа с пилюлями, устрицами, лососиной и одеколоном.

 

О прибытии в местечко Соден

        Любезнейший А.И. (письмо А.И. Герцену – А.П.) Сегодня ограничиваюсь извещением, что я благополучно прибыл в Соден, местечко близ Франкфурта-на-Майне, в Великом Герцогстве

 Нассауском, что я остановился в Hotel de L'Europe, что дождик льет с утра, что один доктор советует мне пить источник № 18-ый, а другой № 19-ый; что здесь, к счастью, русских мало, зато

 есть один такой генерал, что на двадцать пять шагов от него несет пощечиной, харчевым хлебом, коридором Измайловских казарм в ночное время и Станиславом на шее; что я здесь

 останусь четыре недели, а потом поскачу на Уайт – в твои объятия…

 

О местечке Соден

Соден – очень уединенное и довольно милое местечко. Чистые улицы, чистые дома, честные физиономии.

 

О прибытии в город Берлин

        Пробуду я в Дрездене 5 дней; на 6-ой день я прибуду в Берлин. Советую Вашей братье выстроить мне на дороге в Постдам трухмальную арку следующим образом: Бакунин становится

 буквой «С»; ты, за невозможностью придать твоему телу некруглое положение, становишься подпорой Бакунину; на шее Бакунина становится Скачков, одетый в розовое трико, на голову ему

 возлагается венок, в одну руку дается труба, в другую – пальма (бумажная, пожалуй), он представляет славу. Так как, по всей вероятности, он в скором времени замерзнет, то все эти

 предметы не худо привязать к его членам. Я вылезу из коляски; сперва скажу Вам речь; по окончании речи Ефремов 101 раз звукоподражает пушечному выстрелу: звуки, не выходящие из

 верхнего отверстия, в счет не принимаются. После всех выстрелов я проезжаю на четвереньках под аркой, за невозможностью пройти стоя, и иду далее, вы же идете за мной и поете. Таким

 образом, я намерен возвратиться в город Берлин.

 

О возвращении на родину

        Хоть я далеко не ландыш (разве вот что волосы так же белы) – но поверьте мне – вместе с этим цветком и я появляюсь в наших странах. Это несомненно, если только я буду жив.

 

Об отдыхе в Москве и его последствиях

                Пробыл в Москве 10 дней. Приятно, однако, не совсем, ибо пучит, будучи частью сдобно, частью пресно.

 

О русской почте

        Я только вчера получил Ваше письмо от 12 октября, любезнейший Иван Петрович (Боткин – А.П.) – оно находилось два месяца в дороге – это сильно даже для русской почты.

 

О своих и чужих

        Когда свои люди бьют тебя до синяков, то не вспоминаешь больше о чужих болячках.

 

О друзьях

        В самых лучших отношениях между двумя друзьями, как я заметил, наступает такой момент, когда один из них вдруг кажется другому мертвым псом и не может претендовать на какую-

либо более высокую оценку. По разным моментам и признакам я смог заключить, что этот мертвопсовый момент следует считать наступившим в отношении ко мне моих немецких пифий.

 

Об учителе плавания и его заповеди

        Я вспоминаю, что мой учитель плавания (тоже пруссак) всегда кричал мне: «Рот над водой, черт побери! До тех пор, пока держишь рот над водой, остаешься человеком!»

 

 

О критиках

        Отрывок из статейки г-на Писарева, присланный тобою, показывает, что молодые люди плюются; - погоди, еще не так плеваться будут! Это все в порядке вещей – и особенно на Руси не

 диво, где мы все такие деспоты в душе, что нам кажется, что мы не живем, если не бьем кого-нибудь по морде.

 

О назойливом Долгоруком

        Он будет к тебе (А.И. Герцену – А.П.) лезть в самую глотку – но ты отхаркаешься.

 

Об Апраксине и фраке

        Я еще не видел Апраксина, но, на всякий случай, возьмите фрак (А.А.Фету – А.П.); впрочем,  мы, может быть, обойдемся без него, т.е. без Апраксина.

   

О пользе кровопускания

            Сегодня опять выпустили из меня немножко крови, как пиво из бочки: ставили стаканчики; но я уже хожу по комнате и имею удовольствие видеть в окне напротив моего хорошее личико,

 впрочем, весьма редко. Признаться, до сих пор всякий раз, увидя меня, она отбегала от окна с некоторым ужасом; но я приписываю подобное влияние на нее моей ослепительной красоте.

 

О поляках.

        Чем больше я живу, тем более убеждаюсь, что главное дело ЧТО, а не КАК – хотя КАК гораздо легче узнать, чем ЧТО. Поляки имеют право, как всякий народ, на отдельное

 существование: это – их ЧТО – а КАК они этого добиваются – это уже второстепенный вопрос. Этим я не хочу сказать, что мы были  совершенно не правы во всем этом деле; со времен

 древней трагедии мы уже знаем, что настоящие столкновения – те, в которых обе стороны до известной степени правы…

 

Об англичанах

        На счет англичан, которых я сам очень люблю – Вы дали маху. По воскресеньям они точно запирают все лавки – исключая, заметьте, - исключая кабаков (gin shops), в которых народ

 может невозбранно упиваться до последних степеней безобразия. Водка все побеждает – даже английский пуританизм.

 

О немцах, едущих на войну с Францией

        Откуда взялась эта бесчисленная орда? На вокзале я видел множество солдат, спящих на тюфяках, сидящих, стоящих… все они дюжие, откормленные, розовые, словно кровь

 французов, которую они собираются пролить, заранее окрашивает им щеки.

 

О немцах после разгрома Франции

        Немцы выросли даже до безобразия: шишаками небо подпирают, на земле же желают Богемию, прочих оделяя презрением, нас, по дружбе и родству, больше всех.

 

О прусском короле и ослах

        Можете сообщить Скачкову следующую остроту: когда король заставил весь народ кричать: «Ia», неужели он забыл, что крик ослов тоже – «I-a». Помнишь римских ослов, Ефремов? Но

 римские ослы кричат больше ночью и возбуждаемые близостью прекрасного пола – немалое преимущество: повод гораздо более благородный, естественный и человечный.

 

О друге – Павле Анненкове

        Анненков порхает десятипудовой бабочкой по Северной Италии и запускает хобот своего наблюдения в цветы общественной жизни.

 

О шапке Анненкова

        Вы уже, вероятно, теперь знаете, что шапку Вашу подменил не я; шапка, в которой я приехал, несомненно, моя. Ваша мне бы на голову не взлезла.

 

О сестре и зяте знакомого П.Я. Макарова

        Пожалуйста, возьмите свою сестру и зятя в руки: он, я заметил, улыбается очень самостоятельно – но и только; а сестра Ваша – в некоторой степени – баши-бузук, что не мешает им обоим

 быть милейшими людьми.

 

О поездке большой группы русских писателей на английский остров Уайт

        Наша коллегия будет так велика, что, право, не худо бы подумать, не завоевать ли, кстати, нам этот остров?

 

О себе и Фете

        «Прочтя Ваше изумительное изречение, что: «Я (И.С.Т.) консерватор, а Вы (А.А.Ф.) – радикал» – я воспылал лирическим пафосом и грянул следующими стихами:

Решено! Ура! Виват!

Я – Шешковский, Фет – Марат!

Я – презренный волтерьянец…

Фет – возвышенный спартанец!

Я – буржуй и доктринер…

Фет – ре-во-лю-ци-о-нер!

В нем вся ярость нигилиста

И вся прелесть юмориста!

Желаю Вам расцвесть на деревенском воздухе, как ландыш… Передайте мой искренний поклон Марье Петровне – и верьте в искренность моих хотя реакционных, но дружеских чувств.

 

О Фете-няне и Фете-младенце

        А Вы, душа моя, продолжайте мечтать о создании у нас в России земледельчески-дворянски-классической аристократии – баюкайте в качестве нянюшки самого себя в качестве

 младенца! Чем бы дитя ни тешилось – лишь бы не плакало!

 

О Фете и его покупке

        Теперь он (Фет - А.П.) возвратился восвояси, т.е. в тот маленький клочок земли, которую он купил посреди голой степи, где вместо природы существует одно пространство (чудный

 выбор для певца природы!).

О Фете и его мечтах

        Какой перл выкатился у Вас в последней фразе Вашего письма: «Покупайте у меня рожь по 6 руб., дайте мне хороших рабочих за 3 руб., дайте мне право тащить в суд нигилистку и

 свинью за проход по моей земле, не берите с меня налогов – а там хоть всю Европу на кулаки!». Это «не берите с меня налогов» - прямо восторг! Государство и общество должно охранять

 штабс-ротмистра Фета как зеницу ока – а налогов с него – ни-ни! О Катков, Катков, покровитель и сочинитель нашей gentry, облобызай сего птенца!». Вот – я Вас отщелкал – теперь щелкайте

 Вы меня – сие называется обменом дружественных посланий.

 

О фуфе

Никто еще меня не обвинял в том, что я на фуфу забираю деньги.

 

P.S. Надеюсь, никто из читателей не упрекнет и меня, что я их развел на фуфу, - по поводу юмора нашего великого земляка.

 

Александр Полынкин

Вверх

На страницу "Литературная беседка"

На главную